Первые следы?

Первые следы?

Похоже, что до него, Джона Фрера, не только в родном Саффолке, но и во всей доброй старой Англии никому не довелось набрести на такой курьез природы, неожиданно обнаруженный им на берегу реки. Во всяком случае до нынешнего, 1797 года ему не приходилось ни слышать, ни читать о чем-либо подобном. Представьте - высоко над водой возвышается крутой глинистый обрыв, а внизу почти у самого его подножия на глубине не менее четырех метров от поверхности обрыва залегает темный пласт земли, ощетинившийся костями гигантских животных, может быть, носорогов и бизонов, а может, даже и слонов. Костяные обломки густо усеивают и осыпь ниже обрыва.

Каким образом кости завалила четырехметровая толща глины? Ее, казалось, ничто не тревожило с того самого мгновения, когда был создан мир. Как смогли забрести в островную Англию слоны и бизоны? И, наконец, еще одна неожиданность: почему крупный камень, торчащий среди костей, выглядит так, будто его усердно обработали стальным долотом с желобчатым лезвием? Фрер нагнулся и не без труда вытащил из плотно слежавшейся глины кусок кремня. Как появились на его поверхности следующие рядком один за другим сколы - углубления вроде фасеток? Природа при всем ее могуществе и изощренности вряд ли могла создать подобное творение. Фрер повертел в руках обколотый с двух сторон топоровидный камень. Ему придана форма крупной миндалины, и, судя по всему, камень целенаправленно и обдуманно обработали, а потому находка представляет собой изделие, своеобразный инструмент, материалом для которого послужила хорошо раскалывающаяся кремневая порода! До чего же удобно упирается в ладонь мягко закругленный и массивный конец "топора"! При таком положении орудия противоположная заостренная часть его и зигзагообразные, как у пилы, боковые стороны могли служить рабочими краями при рубке или резании...

Джон Фрер задумчиво смотрел на россыпи гигантских костей, вывалившихся из земли. Уже не менее двух с половиной тысяч лет предпринимаются попытки объяснить, чьи они. Древние греки, по обыкновению, справлялись с этой задачей в своей мифологии: крупные кости принадлежали или гигантам, которые осмелились вступить в борьбу с богами Олимпа и были низвергнуты на землю, или героям вроде Ореста или Аякса. Еще во II веке нашей эры знаменитому географу Павсанию показывали в Аркадии могилу Ореста, скелет которого, по преданию, достигал 7 локтей в длину.

Остались свидетельства и от времен Древнего Рима. Император Адриан возвел в окрестностях Трои мавзолей как раз на том месте, где вода вымыла скелет длиной в 11 локтей. Его приняли за останки Аякса. Когда императору Тиберию прислали в дар гигантский ископаемый зуб, он приказал геометру Пульхеру восстановить, каким же должно быть лицо у существа с таким зубом. Согласно рассказу Светония, император Август создал при своем дворце на острове Капри нечто вроде первого в Европе палеонтологического музея,- в нем были выставлены на обозрение кости необыкновенной величины.

Да что там греки и римляне, если каких-нибудь 300-400 лет назад не считалось вопиющей необразованностью объявить останки гигантских животных частями скелета, например, легендарного Роланда. Их с благоговением укрепляли над порталами соборов!

Великий Леонардо да Винчи (1452-1519) и француз Бернар Паллиси (1510-1589) уже давно поняли, что гигантские кости принадлежат вымершим животным, но тем не менее еще в начале XVIII века, в котором живет теперь Джон Фрер, врачу и естествоиспытателю Францу Брюкману приходилось всерьез опровергать представление, будто это останки былых великанов. Изучив "огромный, как стол, череп", найденный на Дунае в Кремсе, он призывал представить, какой же величины должно быть тело у такого гиганта и как выглядели бы его лицо и челюсти. При невероятном росте подобный монстр мог бы перекусывать быков! Никакие это не гиганты, а животные вроде слонов, утверждал Брюкман. Их кости занесло илом и землей, когда наступил всемирный потоп или великое наводнение. А в то же самое время один из действительных членов Академии наук Франции после кропотливых вычислений пришел к безупречному с его точки зрения выводу, что у Адама рост достигал 37 метров 73 сантиметров, а у Евы, как и полагается первой даме света, чуть меньше - 36 метров 19,5 сантиметра. Ну чем не классическое соотношение для супружеской пары!

Но если гигантские кости принадлежали вымершим в Европе животным, то какими были первые люди Земли? Когда они появились на ней и чем занимались? Как не вспомнить опять великих эллинов и римлян! За шесть веков до нашей эры древнегреческий философ Анаксимандр писал, что человек появился на Земле под воздействием теплых солнечных лучей. В полужидком иле сначала зародились рыбообразные существа, которые потом научились поддерживать жизнь на суше, смогли навсегда покинуть воду и постепенно превратились в человека. Аристотель три века спустя тоже представил человека как итог развития и постепенного совершенствования природы. Что касается образа жизни древнейших людей, то Джон Фрер мог бы продекламировать строки, вполне достойные прозвучать над древним становищем, строки величественной поэмы древнеримского философа Тита Лукреция Кара "О природе вещей":

 Та же порода людей, что в полях обитала, гораздо 
 Крепче, конечно, была, порожденная крепкой землею. 
 Остов у них состоял из костей и плотнейших и больших; 
 Мощные мышцы его и жилы прочнее скрепляли... 
 Жизнь проводил человек, скитаясь как дикие звери... 
 Люди еще не умели с огнем обращаться, и шкуры, 
 Снятые с диких зверей, не служили одеждой их телу; 
 В рощах, в лесах или в горных они обитали пещерах 
 И укрывали в кустах свои заскорузлые члены, 
 Ежели их застигали дожди или ветра порывы... 
 На несказанную мощь в руках и в ногах полагаясь, 
 Диких породы зверей по лесам они гнали и били 
 Крепким, тяжелым дубьем и бросали в них мёткие камни; 
 Многих сражали они, от иных же старались укрыться... 
 С воплями громкими дня или солнца они не искали, 
 В мраке ночном по полям пробираясь, объятые страхом, 
 Но ожидали, в молчаньи и в сон погрузившись глубокий, 
 Как небеса озарит светильником розовым солнце... 
 Древним оружьем людей были руки, ногти и зубы, 
 Камни, а также лесных деревьев обломки и сучья, 
 Пламя затем и огонь, как только узнали их люди. 
 Силы железа потом и меди были открыты, 
 Но применение меди скорей, чем железа, узнали: 
 Легче ее обработка, а также количество больше.

Позже всесильное христианство и его верный страж святая инквизиция в течение полутора тысячелетий не допускали иных толкований появления человека, помимо библейского рассказа о том, как бог создал из праха земного Адама, а затем Еву из ребра его, о их беспечном обитании в земном раю - пристанище первых людей в долинах четырех неведомых рек.

Судьба осмелившихся думать иначе трагична - в назидание потомству их уничтожали лютой казнью. В 1450 году был сожжен на костре Самуил Сарс, который учил, что человечество гораздо древнее, чем следует из Библии. Не помогло. В 1655 году в Париже Исаак де ла Перейра напечатал греховное сочинение о неких людях, живших до Адама. Судьба Перейры не известна, но в начале XVII века святые отцы в ярости вырвали язык у "особо опасного еретика" Ванини: он, богохульствуя, учил, что некоторые народы произошли от обезьян, а первые люди сначала ходили на четвереньках, подобно животным, и лишь значительно позже "благодаря воспитанию оставили эту привычку". Поразмыслив, инквизиторы решили, однако, что наказание не по проступку снисходительно и "признали богоугодным предать всеочищающему огню костра бренное тело" Ванини, заблудшей овцы господа. Ведь почтенный Джон Лайтерут, он же архиепископ Ушер Ирландский, еще в 1654 году со всем усердием подсчитал в Кембридже, что создатель сотворил человека из глины точно в 9 часов утра 23 октября 4004 года до рождения Христова!

Между тем вечно склонная впадать в ересь человеческая любознательность все чаще находила факты, которые допускали иное толкование вопроса о древности человека. В XVII и начале XVIII века так называемые "громовники" (каменные топоры и наконечники) уже стало невозможно принимать за орудия бога грома, в сердцах метавшего их с молниями на грешную Землю. Как выяснилось, в точности такие инструменты применяют туземцы Нового Света, Африки и Южной Азии. Значит, и в Европе жили когда-то в каменном веке люди, и следует признать правоту Лукреция Кара, возвестившего об этом почти два тысячелетия назад? И как показатель того, что времена несколько изменились, в 1717 году вышла в свет книга не кого-нибудь, а заведующего Ватиканским ботаническим садом Михаила Меркати, который описывал каменные орудия как "произведения рук человеческих", выполненные "в незапамятные времена". По мнению автора, люди тогда не умели выплавлять металлы и потому пользовались каменными орудиями. Меркати без всяких околичностей объявил оббитые и шлифованные камни "орудиями и оружием первобытных времен". Подумать только - ересь взращена в садах самого Ватикана! Однако автору ничто не угрожало хотя бы потому, что он умер за 27 лет до появления книги!

Дальше - больше. В 1700 году в Каншате нашли череп человека и, ничтоже сумняшеся, отнесли его ко времени, когда в Европе жили слоны и пещерные медведи. В 1723 году некий де Жюссье сделал доклад в Парижской Академии наук о каменных орудиях аборигенов Канады и в нем заявил, что такими же орудиями древних людей следует считать камни со следами обработки, которые находят в земле Европы. Его, разумеется, высмеяли, но какой шум наделала напечатанная в 1731 году в Аугсбурге книга известного прилежностью и ученой плодовитостью швейцарца Якоба Шейхцера, где объявлялось об открытии в Энингене скелета ископаемого человека, уничтоженного, согласно заключению автора, всемирным потопом. Он его так и назвал: "homo diluvii tristis testis" - "человек, печальный свидетель потопа".

В 1740 году француз Магюдель напечатал сочинение, специально посвященное находкам всевозможных каменных орудий. Через 10 лет Эккард из Брауншвейга высказал твердую уверенность в том, что у человечества был период, когда орудия изготовлялись только из камня; что же касается бронзовых и железных инструментов, то они относятся к последующим этапам культуры. В особенности повезло немецкому пастору из Эрлангена Эсперу, который первым нашел кости человека вместе с останками каких-то несомненно очень древних, давно вымерших животных. Они залегали в одном слое пещеры, открытой недалеко от Муггендорфа, и, следовательно, датировались достаточно древним временем. В 1774 году Эспер обнародовал свои наблюдения и размышления...

Джон Фрер возвратился домой с грудой костей и камнем, оббитым в форме топора. Некоторое время он изучал то и другое, а затем решил предать свои мысли бумаге. Самым существенным в статье, которая появилась в том же 1797 году, Фрер считал вывод о том, что в Саффолке ему посчастливилось найти стойбище людей, понятия не имевших о металле. Человек тогда использовал в работе только каменные орудия. Что же касается эпохи, когда все это происходило, то Джон Фрер пришел к смелому заключению, что открытая им культура "принадлежит к очень древнему периоду, даже по времени настоящего мира"!

Все было правильно, кроме одного,- Фрер не первым в Англии, а следовательно и в Европе, открыл топоровидное орудие, сделанное первобытным человеком, современником вымерших слонов. Как выяснилось позже, в коллекциях Британского музея давно хранился такого же типа топор, найденный в 1715 году неизвестным джентльменом в одной из пещер Грэйсинн-Лэн недалеко от местечка Конайерс. Впрочем, это несущественный момент, ибо мало найти оббитый камень - нужно иметь достаточно воображения, чтобы не принять его просто за курьез природы, и надо найти смелость объявить об этом во всеуслышание.

...Дело, однако, не ограничилось выяснением настоящего смысла каменных орудий и костей ископаемых животных. Шведский натуралист Карл Линней написал книгу "Система природы" (1735 г.) и в разработанной там классификации животного мира поместил человека в одну группу с обезьяной. Что из того, если он при этом не перестает твердить: "Существует столько видов, сколько бог создал их в самом начале". Но произошло-то неслыханное - человек, венец творения, одухотворенный самим создателем, божественный в образе своем, впервые встал в один ряд с одной из заурядных тварей, в порядке исключения названной к тому же приматом, то есть "князем", "господином", животным первого ранга. Не было больше райского "царства человека". Линней даже осмелился орангутанга назвать священным именем человек: homo silvetris - "лесной человек". А как прикажете понимать имя, придуманное Карлом Линнеем для самого человека: homo sapiens nosee te ipsum - "человек разумный, познай самого себя"?! Что это, пожелание, наставление, крамольный призыв?

В таком случае не услышал ли его откровенный смутьян и эволюционист французский естествоиспытатель Жан Батист Пьер Антуан Ламарк? Во всяком случае, в "Философии зоологии", опубликованной в 1809 году, он осмелился без туманных намеков, прямо объявить о том, что человек мог произойти от наиболее совершенной из обезьян вроде шимпанзе под влиянием окружающей природы. Ламарк выдвинул новую идею, согласно которой изменения в структуре организма происходят вследствие упражнения или, напротив, неупражнения органов, и, основываясь на подобном соображении, попытался представить, как обезьяны могли оказаться на земле. Исчезновение лесов заставило сотни, тысячи поколений обезьян передвигаться по поверхности земли. Ноги их, упражняясь в ходьбе, постепенно утрачивали способности производить хватательные движения. Обезьяна постепенно приобрела прямую осанку, поскольку, стоя и передвигаясь на задних конечностях, она могла лучше обозревать окрестность. На ногах развились икры, руки, не упражнявшиеся более при перескоках на деревьях, укоротились. Наземная обезьяна питалась не только растительной пищей, что привело к уменьшению размеров клыков и укорачиванию челюстей, которые не выдвигались вперед, как у остальных антропоидов. Новая порода обезьян широко расселилась по земле; ей приходилось теперь обитать в самом разнообразном природном окружении, и необходимость приспосабливаться к нему привела к еще большим изменениям. Усложнение жизни обезьяньих стад потребовало создания членораздельной речи, так как для передачи мыслей не хватало немногих звуков и гримас лесной обезьяны. Речь, по мнению Ламарка, стала одним из важных факторов, ускоривших общественное развитие. Так появились на земле люди, в значительной мере отличающиеся от своих прародителей-обезьян. Между теми и другими образовалось "как бы незаполненное место".

"Пока не заполненное",- не преминул уточнить один из сторонников Ламарка Беленштедт, опубликовавший свое сочинение в 1818 году. Он высказал мысль о возможности существования неких промежуточных форм, связывающих в непрерывную эволюционную цепь человека и предшествующие ему животные форумы. Еще не произнесено знаменитое словосочетание "недостающее звено", но дух его уже витал в воздухе.

Когда же сами философы, любители ставить точки над i, как всегда, мастерски сумели выудить главные мысли из сочинений специалистов и облекли их в подобающую форму, повторив идеи об обезьяне-предке и промежуточном звене (Гольбах, Кант), то все поняли, что дело, пожалуй, зашло слишком далеко. В спор вмешался один из самых популярных членов Академии наук Франции Жорж Кювье, создатель популярной и яркой теории катастроф, призванной объяснить более вескими, чем у эволюционистов, причинами смену и обновление органического мира планеты. "Ископаемый человек не существовал",- авторитетно заявил этот ярый противник Ламарка, своего учителя, проверив факты, связанные с громкими открытиями останков древнейших людей. То ли Кювье не повезло и на стол ему попали самые сомнительные из находок, то ли причина в чем-то другом, но кости ископаемого человека, присланные ему из Бельгии, оказались костями ископаемого слона, череп из Франции - панцирем заурядной черепахи, а позвонки принадлежали ихтиозавру. Но наибольшие пересуды вызвал осмотр "человека, печального свидетеля потопа". Кювье сумел уничтожающе эффектно завершить спор: в Парижской Академии долго потешались, узнав, что "печальный свидетель потопа" превратился в ископаемую саламандру! Жорж Кювье остался, однако, истинным джентльменом: в честь "прилежного исследователя" из Швейцарии Якоба Шейхцера он назвал ее Andrias Scheuchzeri Cuvier, навеки связав имя незадачливого первооткрывателя останков древнего человека с саламандрами.

Можно подумать, что после такого конфуза сторонники ископаемого человека угомонятся или, во всяком случае, поостерегутся делать широковещательные и далеко идущие заключения. Ничуть не бывало! За дело вновь принялись археологи. В 1825 году Мак Инери при раскопках в Англии пещеры Кенте Хол, открытой около Торки, отметил, что кости человека залегают в слое сталагмитов вместе с оббитыми камнями и костями пещерного медведя и пещерной гиены. В том же году Турналь и Кристоль объявили о первом во Франции открытии в Лангедоке костей человека вместе с останками вымерших животных. В 1828 году первый из них то же наблюдал при раскопках Бизского грота, а через год второй сообщил о находках останков человека и костей носорога и гиены в окрестностях Пондра. В 1833 году, через год после смерти Жоржа Кювье, в Бельгии, в пещерах около Льежа, начал раскопки Шмерлинг, и снова поползли слухи о необыкновенных по важности находках - кости человека залегали в пещерных слоях вместе с грубо оббитыми кремнями и вперемешку с костями мамонта, шерстистого носорога, пещерной гиены и пещерного медведя. Шмерлинг не замедлил подтвердить "россказни" специальной публикацией!

Но самый сокрушительный удар сторонникам Кювье исподволь готовился в самой Франции, совсем недалеко от Парижа, в провинциальном городке Аббевиле, что раскинулся на берегу реки Соммы. Сюда в 1830 году приехал и начал врачебную практику молодой человек по имени Казимир Перье. Интересы его были достаточно разносторонними, однако более других недавнего студента волновали вопросы прошлого Земли. Он начал "экскурсии" в окрестности городка и вскоре открыл в Хоксне, одном из предместий Аббевиля, самое подходящее место для любительских изысканий. Здесь отцы города надумали прорыть канал, чтобы открыть прямой доступ к портовым причалам. Древние речные наносы вскрывались на большую глубину, позволяя любоваться разнообразными напластованиями. Но самое волнующее началось, когда строителям канала стали попадаться кости огромных животных. Это оказались останки слонов, носорогов, лошадей и даже бегемотов. Их "допотопный" возраст не вызывал у врача сомнений.

Но найдены были не только кости. Перье обратил внимание на странные камни, что попадались порой в тех же горизонтах, в которых залегали останки обитателей "допотопной земли". Их нельзя было не заметить- бросалась в глаза правильность их форм, видимо, намеренно приданная им ловкой оббивкой. Камни напоминали примитивные топоры или клинья - один конец их приострялся, а другой, в большинстве случаев закругленный, оставался массивным. Он удобно помещался в ладони, и при рубке можно было не опасаться, что тупой обух поранит кожу. Некоторые клинья представляли собой овальную речную гальку со сколами только на приостренном конце, в то время как остальные части оставались нетронутыми. Что это, как не знаменито известные с давних пор "громовники"? Но насколько они грубее известных Перье образцов! Примечательно также, что среди них не встречаются полированные или шлифованные образцы - все топоры обколоты и лишь сглажены от долгого пребывания в земле или перекатывания в воде, но не более того. По первозданной архаичности они не идут ни в какое сравнение с находками Турналя и Кристоля, что вызывало - в который уже раз! - будоражащие мысли об ископаемом человеке. Что ж, значит, в Хоксне тоже жили древние, поистине допотопные люди, современники теплолюбивых слонов и бегемотов, давно исчезнувших в Европе.

Так через тридцать с небольшим лет в континентальной части Европы было повторено открытие, сделанное Джоном Фрером. Казимир Перье не подозревал о предшественнике, который задолго до него раздумывал над тем, что теперь не давало покоя ему. А топоровидный инструмент из Саффолка удивительно напоминал аббевильские оббитые камни,- можно было подумать, что их изготовил один мастер!..

Пять лет Перье продолжал наблюдения в долине Соммы, там, где велись земляные работы, проводил небольшие раскопки сам, и наконец всякое сомнение покинуло его - он открыл следы культуры необычайно древнего человека. Предки, очевидно, достаточно долго жили здесь, если можно заметить, как постепенно совершенствовались их топоры,- одни из них отличались почти изящной формой и тщательной оббивкой, а другие сохраняли очертания исходной гальки или кремня, из которого неуклюже, с помощью предельно экономной оббивки выделывался топоровидный инструмент.

Перье решил, что наступила пора поделиться наблюдениями с кем-нибудь из людей достаточно образованных, чтобы понять его. К счастью, в Аббевиле такой человек нашелся и учреждение, которое он возглавлял, тоже оказалось подходящим,- Жак де Кревекер (или, как он просил себя обычно называть по фамилиям матери и отца, Буше де Перт) уже более 10 лет возглавлял таможенное бюро Аббевиля и вместе с тем руководил обществом естествоиспытателей этого городка.

Сначала, правда, Буше де Перт скептически воспринял доводы своего молодого коллеги по естественнонаучным делам, но затем оббитые камни показались ему заслуживающими внимания. Вместе с Перье он совершил несколько экскурсий на берега Соммы, а с 1836 года, когда на его глазах из земли извлекли ископаемые кости и обколотые камни, археология стала для Буше де Перта делом жизни, ради которого он был готов пожертвовать всем на свете. Не зная усталости, этот пятидесятилетний, уважаемый в городе человек часами лазал по обрывам, выискивая кости и камни. Коллекция, собранная вместе с Перье, росла и уже могла бы составить гордость любого музея.

Наконец в 1839 году Буше де Перт отправился в Париж, чтобы продемонстрировать находки академикам и рассказать им о своих выводах. Его встретил непременный секретарь академии, геолог и математик Эли де Бомон, ярый поклонник теорий Кювье, и препроводил к специалистам. Беседа тяжкая и неутешительная: камни сомнительны, а идеи не новы. Де Бомон нравоучительно заметил в конце беседы, что если даже привезенные камни действительно оббиты, то они ведь "могли принадлежать римлянам, которые некогда строили военные лагеря в земле варваров". Буше де Перт горячился - он совсем не утверждал, что люди, обколовшие камни, наши предки; не думал он и опровергать Кювье, ибо искренне полагал, что современники ископаемых слонов погибли во время одной из катастроф. Академики нашли такое "жалкое бормотание" подозрительным и ограничились назидательно-нравоучительными и шутливо-ироническими замечаниями. Они требовали серьезного, а не построенного на эмоциях обоснования новых идей.

Однако вряд ли кто из них предполагал, что странный визитер из Аббевиля постарается выдвинуть доказательства. И вот в течение трех лет, с 1839 по 1841 год, из печати один за другим вышли пять томов издания, озаглавленного "О сотворении. Сочинение о происхождении и развитии живых существ". Буше де Перт упрямо доказывал в нем древность человека, и основанием ему служили каменные орудия, найденные в Аббевиле. Специалисты встретили книги нескрываемо скептически. В откликах автор представлялся читателям дилетантом и даже нечистым на руку человеком, поскольку отсутствовала уверенность, что камни не подделал он сам или его друзья-землекопы. Как всегда, радикальные меры предлагали церковники - они призывали запретить издание, противоречащее духу Библии.

Буше де Перт, однако, не сдавался. Теперь, когда в 1841 году неожиданно умер самый преданный друг и единомышленник Казимир Перье, он продолжал борьбу в одиночестве. В 1844 году ему повезло - в присутствии свидетелей, членов Аббевильского общества естествоиспытателей, де Перт вынул из земли топоровидный, "в виде груши" камень с отчетливыми следами сколов и находившийся рядом с ним зуб слона. Он тотчас сообщил о знаменательном событии в Париж. Столица безмолвствовала.

В 1845 году он опубликовал очередную книгу "О кельтских допотопных древностях", в которой подвел итог своим археологическим изысканиям. Он вновь обратился с письмом в академию и просил назначить ученую комиссию для проверки его выводов, изложенных в почтительно препровождаемом сочинении. Академия сформировала комиссию, но, очевидно, лишь для того, чтобы как-то утихомирить фанатически настойчивого археолога из Аббевиля, поскольку никто так и не соизволил прибыть в городок на Сомме.

Чтобы обратить внимание "просвещенной публики" на камни со следами сколов, он безвозмездно предложил директору одного из парижских музеев свои коллекции, собранные за полтора десятка лет. Невиданное дело: вместо благодарственного письма - молчание. Его даже не удостоили ответом. То же предложение о щедром подарке он направил в академию. Эли де Бомон по долгу службы ответил давнему знакомому,- Буше де Перт с удивлением прочитал в письме вежливый, но категорический отказ. Возможно, по-своему они были правы: "Бойтесь данайцев, дары приносящих!"

И все же, несмотря на демонстративное пренебрежение академиков, после почти двадцатилетней перепалки у Буше де Перта стали появляться сторонники и не менее напористые, чем он сам. Один из них, Риголло, гордо объявивший себя впоследствии его учеником, физик и врач из города Амьена, ранее сторонник "сверхортодоксальных взглядов" на проблему происхождения человека, однажды прибыл в Аббевиль, чтобы не оставить камня на камне от заключений Буше де Перта. Он вернулся, однако, домой с твердым намерением открыть в окрестностях родного городка нечто подобное, благо Сомма протекала рядом с ним. Ученик оказался достойным учителя - в местечке Ашель Риголло вскоре открыл в речном гравии, вскрытом карьерами, такие же, как в Аббевиле, топорообразные каменные орудия, которые залегали в земле вместе с костями вымерших гигантских животных.

В 1854 году в Амьене вышла книга, в которой описывались новые находки оббитых камней. Выводы автора не оставляли сомнений, что во Франции появился новый сторонник идей Буше де Перта. Правда, Риголло не академик и археология для него тоже не профессия, а любительское увлечение, но не в этом ли упрек профессионалам?

Первыми сдались зарубежные археологи и геологи: 26 апреля 1858 года англичане Чарлз Лайель, Вильям Фальконер, Джон Эванс и Флауэр посетили Аббевиль, а также Амьен и убедились в правильности выводов Буше де Перта и Риголло. К такому же выводу пришел затем английский археолог и этнограф Джон Леббок. Публичное заявление о поддержке взглядов Буше де Перта, сделанное 26 мая 1859 года выдающимся геологом Джоном Эвансом на заседании Королевского общества, ученым, пользовавшимся высочайшим авторитетом в научных кругах, произвело сильное впечатление. В 1859 году отозвались палеонтологи - Амьен посетил француз Альбер Годри и сам извлек из слоя около десятка оббитых топоров и лежащие вместе с ними кости слона, носорога, гиппопотама, а также зубы быка. Одна за другой в свет выходили книги, в которых на основании геологических и палеонтологических данных доказывалась глубокая, в десятки, а может быть, и в сотни тысячелетий, древность человеческого рода.

Наконец в дискуссию на стороне Буше де Перта вступили и профессиональные археологи. В 1861 году Эдуард Лартэ, основываясь на материалах, полученных им при раскопках пещер Франции, предложил новую периодизацию истории первобытного общества. Он разделил ее на четыре больших периода: век зубра и первобытного быка, век мамонта и носорога, век северного оленя и век пещерного медведя. В следующем, 1862 году Леббок предложил ранний период каменного века, для которого характерны оббитые орудия, назвать палеолитом, древнекаменным веком, а время, когда появляются шлифованные каменные орудия и глиняная посуда,- неолитом, новокаменным веком.

В конце 60-х годов вышли из печати великолепные работы французского археолога Габриэля де Мортилье. На основании техники обработки каменных орудий он выделил "ориньякский слой", "солютрейский" и "мадленский" типы инструментов, характеризующие культуру человека, существовавшую на территории Европы 40-12 тысяч лет назад (верхний палеолит). Еще более древние слои, с ручными топорами, оббитыми с двух сторон, массивными скреблами и остроконечниками, получили название по местам их первого открытия - шелль, ашель, мустье (нижний палеолит). Возраст наиболее древних культур достигал полумиллиона лет, если не больше. Во всяком случае, Чарлз Лайель продолжительность ледниковой эпохи определил в 1863 году в 800 000 лет!

Биологи довершили сокрушительный удар: в 1859 году Чарлз Дарвин опубликовал книгу "О происхождении видов путем естественного отбора". И хотя в ней специально не затрагивался вопрос о происхождении человека, "предмет, окруженный предрассудками", для всех стало очевидным, что человек неумолимо подводится под те же законы развития, которые лежат в основе эволюции всего остального животного мира. Томас Гексли, ближайший соратник Дарвина, вскоре восполнил этот пробел, написав книгу, уже специально посвященную проблеме происхождения человека от обезьяноподобного существа. А немецкий биолог Эрнст Геккель в сочинении "Естественная история мироздания" попытался составить родословное древо людей, впервые провозгласив существование в далеком прошлом промежуточной формы, связывающей в единую цепь антропоидную обезьяну и человека. Эта форма, питекантроп (обезьяночеловек), пока не открыта наукой (вот оно "как бы незаполненное место" Ламарка!), поэтому ее можно назвать missing link - "недостающее звено".

В 1871 году с открытым изложением своих взглядов на проблему происхождения человека, "самой высокой и наиболее интересной для натуралиста", выступил Дарвин: "...Земля долго готовилась к принятию человека, и в одном отношении это строго справедливо, потому что человек обязан своим существованием длинному ряду предков. Если бы отсутствовало какое- либо из звеньев этой цепи, человек не был бы тем, кто он есть... От обезьян Старого Света произошел в отдаленный период времени человек, чудо и слава мира". Можно представить негодование обывателя, прочитавшего такие слова великого ученого: "Я старался по мере сил доказать мою теорию, и, мне кажется, мы должны признать, что человек со всеми его благородными качествами, с его божественным умом, который постиг движение и устройство солнечной системы, словом, со всеми высокими способностями,- все-таки носит в своем физическом строении неизгладимую печать низкого происхождения". Дарвин увещал оскорбленное тщеславие филистера, не желающего покинуть воздвигнутый себе пьедестал и снизойти до родства с обезьяной. "Стыдиться здесь, право, нечего. Самый скромный организм все же несравненно выше неорганической пыли под нашими ногами; неизвращенный ум не может изучать живое существо, даже самое низшее, без удивления перед его чудесным строением и свойствами!"

Что могли противопоставить такой сокрушительной атаке сторонники божественного происхождения человека? По существу, ничего, кроме плоских выходок вроде знаменитой реплики епископа Вильберфорского в адрес Гексли, брошенной в ходе публичного диспута в зале Британской ассоциации наук: "Мне хотелось бы спросить вас, мистер Гексли, действительно ли вы считаете, что вашими предками были обезьяны? А если все так, то мне интересно узнать, с какой стороны вы происходите от обезьяны - со стороны дедушки или бабушки?". В ответ епископ услышал такие слова: "Человек не имеет причины стыдиться, что его предок - обезьяна. Я скорее бы стыдился происходить от человека суетного и болтливого, который, не довольствуясь сомнительным успехом в собственной деятельности, вмешивается в научные вопросы, о которых не имеет никакого представления, чтобы только затемнить их своей риторикой и отвлечь внимание слушателей от действительного пункта спора ловкой спекуляцией на религиозных предрассудках..."

Но что оставалось делать епископам: еретика нынче не сожжешь и язык ему не вырвешь - времена уже не те.

Однако ученые-богословы не только отшучивались. Они стремились примирить с Библией то, что стало трудно отрицать. Вот несколько тому примеров. Пастор Анри Вальротэ: "До сотворения Адама на Земле могли обитать "предадамиды" или "доадамиды". Эти человекообразные обезьяны были более похожи на человека, чем современные. Провидение, возможно, позволило погибнуть этим предшественникам человека прежде, чем сотворило наших прародителей".

Профессор теологии аббат д'Анвьё: "Предадамиды могли быть настоящими людьми, так как Библия оставляет нас свободными допустить человека ледникового, плиоценового и даже эоценового. Наука не может доказать, что они должны числиться в ряду наших предков".

Преподобный Монсабрэ: "Одно из двух - или ученые увидят себя вынужденными омолодить геологические пласты, или новые открытия наведут нас на след человекообразного существа, которое в изумительном усовершенствовании божественного плана было образцом и предшественником человека, которому нужно приписать орудия третичной эпохи..."

Довольно, пожалуй. Именно эти теологические выкрутасы имел, по-видимому, в виду Дарвин, когда сердито писал: "Невежество значительно чаще создает уверенность, чем знание. Тот, кто не смотрит на явления природы, подобно дикарю, как на нечто бессвязное, не может думать, чтобы человек был отдельным актом творения". И далее, чтобы не осталось недоговоренности: "Мы узнаем, что человек произошел от волосатого, четвероногого и хвостатого животного..."

Но дело, наверное, продвигалось бы быстрее, если б противниками Буше де Перта, Дарвина, Лайеля и Геккеля оставались лишь профессора от теологии. Значительно большую опасность представляли "ничтожества", "блюстители науки", о которых с негодованием писал Энгельс в письме Марксу от 20 мая 1863 года, возмущаясь отношением к открытиям Буше де Перта, Лайеля, Шмерлинга "официальной науки". Чего стоит судьба наследия одного из самых великих археологов Франции Буше де Перта, рукописи которого при молчаливом попустительстве академии были уничтожены невежественными родственниками!

Идея ископаемого человека воспринималась с трудом, искажалась, третировалась, замалчивалась, доводилась до абсурда. Такова, очевидно, теория эолитов Эжена Буржуа, который в 1867 году возвестил о камнях со следами сколов, открытых в так называемых третичных слоях, возрастом в несколько сотен миллионов лет. Конечно, в столь древних горизонтах невозможно обнаружить кости приматов, а появление фасеток на камнях следует - в данном случае - объяснять естественными причинами. Поэтому такие находки только компрометировали представление о древнейших оббитых человеком камнях. Джон Эванс был прав, холодно ответив Эжену Буржуа: "Я весьма горжусь древностью моего рода, однако хочу иметь другие доказательства этой древности, чем раковистый излом на камне!"

Но ведь и Буше де Перту, помимо оббитых с характерными раковистыми изломами камней да костей ископаемых животных, ничего более в "допотопных" или, как их теперь стали называть, древнечетвертичных горизонтах найти не удалось. Как ни старался Буше де Перт обнаружить хотя бы одну кость человека вместе с грубо обколотыми топорами, ему не повезло. Он назначил счастливцу, который первым найдет какую-нибудь часть останков предка, денежный приз в 200 франков, сумму по тем временам немалую. Это, разумеется, подействовало: в 1863 году землекопы принесли де Перту обломок нижней челюсти человека. Деньги выплачены, но дело кончилось конфузом: как установили вскоре англичане, кость содержала органические вещества и, следовательно, не могла считаться ископаемой.

Между тем, как это ни парадоксально, то существо, которое могло обрабатывать камни и о котором спорили до ожесточения, было уже найдено, но, непризнанное и отвергнутое, ожидало, когда на него обратят внимание. За него предстояла борьба не менее яростная, чем за камни, некогда оббитые им и оставленные на берегах древних потоков. Чтобы заставить признать себя, ему требовался адвокат, столь же упрямый, прозорливый, смелый и самоотверженный, каким был Буше де Перт. Такой защитник, рискнувший представить человечеству его далекого предка, нашелся.